В социуме и в литературе довольно давно вошло в моду использовать английское слово
generation с добавлением к нему какой-либо буквы или знака. Напрашиваются на язык
«Поколение Пепси» Виктора Пелевина, «Generation X» Дугласа Коупленда, термины
маркетологов: поколение селфи, поколение F (фрилансеры), поколение C (кто
всегда на связи) – так можно продолжать до бесконечности.
В романе Маргариты Пальшиной знак бесконечности указывает на возраст героев,
перевернутая восьмерка. «Поколение бесконечности» рассказывает о рожденных в
восьмидесятых, первом поколении, чьи представители, взрослея на сломе эпох,
самостоятельно принимали решение о будущем: осваивали новые виртуальные профессии
и способы выживания в мире без границ.
На первый взгляд может показаться, что роман отвергает традиционные ценности:
самореализацию и общественный статус, брак и семью, оседлость и любовь к родным
местам, да что там – уводит из привычного обжитого пространства в «сумрачный мир»,
исследует пределы жизни и смерти, выявляя их неопределенность. Роман – как нарушение
границ, побег в неизвестность, но побег этот – от общественной лжи к цельной личности.
Правда всегда болезненна, и, ныряя на глубину, понимаешь, что книга повествует о
возвращении к некоему истоку, началу начал, до полного очищения человеческой сути.
Сюжет прост по смыслу: Джанет, главная героиня романа, много лет прожившая за границей,
возвращается в родной северный город, чтобы найти ключи от сегодняшних неудач и
освободиться от воспоминаний прошлого – к расследованию забытой всеми истории о
трагической смерти одноклассницы, в которой когда-то ее несправедливо обвиняли.
Поочередно навещая бывших друзей, Джанет переосмысливает не только отношение к
прошлому, но и видит в их судьбах собственные непрожитые пути.
«Поколение бесконечности» не детектив, скорее, одиссея, но не в пространстве – во
времени. Время в романе многоуровневое, сложное, сплавленное из нескольких измерений.
Прошлое и настоящее: Джанет читает дневник шестнадцатилетней Жанки в попытке найти
ответы на «проклятые вопросы». Насущное и сакральное: «мертвые бродят среди живых,
вечно влияя на наши мысли, поступки».
Роман оставляет ощущение колдовского зеркала, по ту сторону которого – сумрачный мир,
и он в свою очередь тоже неоднозначен. Кто они, тени потустороннего: игра подсознания,
сон, наваждение, или запредельный мир пустоты существует – как отражение всего, что
нас окружает?
Как в зеркале, отражаются друг в друге и сами главные герои: мальчишка-цыган теперь
уважаемый всеми доктор Евгений Романов, а «девочка из приличной семьи колесит по
неспящим городам вечного лета». Их истории выливаются в непрекращающиеся споры и
невозможные выборы: быть собой или неотделимой частицей социума; в любимом человеке
теряешь себя или находишь? Любовная линия, на мой взгляд, одна из самых сильных в
романе. Особый язык образов через ощущения – как поэзия души через тело, пронзительное
чувствование, чутье другого, сочувствие на грани проникновения, слияние в одно существо.
Поэзия «кровоточащей нежности» …
Язык романа вообще ближе к поэзии, нежели к прозе. Мифопоэтичны образы «скандинавского
Твин Пикса», «дрейфующего айсберга в море метели». Город в романе не указан прямо, он
будто нарисован на географической карте художником-импрессионистом: «расплывчатые
очертания в свете фонарей, в хрустальной подрагивающей дымке огней – сквозь слезы».
Тонкие аллюзии – как взмах «крыла птицы по кромке ресниц»: героиня читает Сэлинджера
– и не может удержать на краю пропасти ни близкую подругу, ни себя саму; сумрачный
мир отсылает к кризису переоценки ценностей и экзистенциальному страху смерти,
свойственных переходному возрасту «половины земной жизни» Данте. Роман ткется,
как полотно, из ощущений, мыслей и снов – из всего несуществующего, но неизменно
влияющего на выбор пути, что не обойти, от чего не увернуться.
Что ж, «мы способны выдержать все, если знаем, что этому наступит конец». И финал
наступает неожиданно быстро, а точнее – не наступает вообще, обещая нам лишь ожидание
– как надежду, потому что «смерть – переход между мирами, и не принадлежит ни одному
из них».
Хочется верить, что такие книги не умирают, не забываются, остаются, пусть и не со
многими. «Поколение бесконечности» трудно рекомендовать как жанр для конкретной
аудитории. Роман балансирует на грани между «настоящей литературой» и «мистическим
триллером». Но для первой в нем многовато теней и смертей, для второго не хватает
динамики, зато лирики и философии с избытком. Эта книга вне возраста, для тех, кто
переживает личностный кризис, находится в процессе становления личности, ищет ответы
на вопросы. И если «зима – это время свечей на окнах и переосмысления прошлого», то
вряд ли можно представить себе лучшее чтение на ближайшие месяцы.
Виктория Лакбильд
